Рево Сафронов: "Во время репрессий исчезали целые деревни"
Председатель Иркутского отделения Ассоциации жертв политических репрессий, бывший врач Рево Петрович Сафронов, посвятил жизнь единственному делу — защите памяти репрессированных и составлению книг памяти погибших в трагические годы. Для того, говорит он, чтобы подобное не повторилось. Сын "врага народа", он объединяет сегодня таких же стариков, как он. Из трех тысяч членов ассоциации в живых осталось только 600.
Защита репрессированных начиналась с обкомов и КГБ
— Вы начали свою деятельность еще конце восьмидесятых, когда движение в защиту прав репрессированных только начиналось.
— Это был самый всплеск неформального движения в обществе, что беспокоило власти всех уровней. Была даже дана установка — остроту притупить. И у нас додумались взять и создать, как громоотвод, общество "Мемориал" в своих, обкомовско-парткомовских пенатах. И вошли туда обкомы, парткомы и КГБ. Так и началось...
— Чем вас заинтересовало это дело?
— Шесть моих родственников были репрессированы, отец расстрелян. Мои друзья тоже были "вражатами". Я не мог не заинтересоваться. Я видел, какими возвращались из лагерей люди. Например, мой дядька, на которого, после того как его выволокли из машины и затащили в дом, мне посмотреть-то так и не разрешили.
А вовлек меня один товарищ, сам репрессированный. Он был инструктор обкома КПСС. Сам сидел по политической статье в Магадане, хотя был сыном партийного начальника и отец хлопотал за него даже перед Ждановым. В 1939-м его освободили. С ним связана интересная история. Когда этот человек сидел в тюрьме, он и его однокамерники дали слово, что тот, кто первый и кто вообще выйдет, отыщет родственников других товарищей и сообщит об их судьбе. С ним сидел первый секретарь обкома Жук. И этот мой приятель-инструктор, как выяснилось, не сдержал обещания, данного секретарю обкома. И только когда он узнал, что я был дружен с семьей Жука, он попросил устроить встречу с его женой.
В жизни этого человека все происходило трагически. Не знаю, есть ли тут какие-то потусторонние силы, был ли он наказан за невыполненное ли обещание, но в конце сороковых его сын погиб в автокатастрофе, позже его жена сошла с ума. Этот человек помогал мне делать первую Книгу памяти. Сам он был создателем новгородской Книги памяти.
— Вы помогаете разыскивать пропавших в репрессии родственников?
— По возможности. Миллионы жертв репрессий неизвестны. О них либо вообще нет никаких записей, либо документы затерялись-запутались в архивах. В 1956 году, например, было распоряжение о передаче многих дел, хранящихся по месту ареста, в архивы по месту рождения арестованных.
— Ходят байки о целых безвестно пропавших деревнях...
— Один из некогда влиятельных в Иркутске людей, ныне пенсионер, но до сих пор очень активный, хоть ему и за восемьдесят, рассказывал такую историю. Он проживал в юности в деревне Квиток Тулунского района. В их школу ходили ребятишки из соседней деревни. Но однажды зимой 37-го — начала 38-го года ребятишки пропали. И вообще никто из этой деревни не появлялся. Жители Квитка поехали узнать, что такое случилось. Когда приехали, то очень удивились: деревня стояла абсолютно пустой. Полумертвая от голода скотина, застреленные собаки, в некоторых домах все перевернуто. И по сей день никто не знает о судьбе сельчан.
Книга памяти исковеркана
— Уже давно между вами и другой организацией, обществом "Мемориал", тоже занимающейся историей репрессий, идет давняя вражда.
— В 1991 году "Мемориал" развалился. Ведь учредители-то исчезли — ВЛКСМ, КПСС. Общество "Мемориал" не было юридически самостоятельной организацией. Но некоторым людям выгодно было поддерживать мнение, что "Мемориал" на плаву. Я делал запрос в Москву, в центральный "Мемориал", и мне подтвердили документально, что в 2002 году Иркутское отделение "Мемориала" в числе других выведено из состава общества как потерявшее связь с центром. Наша ассоциация и я лично добиваемся того, чтобы факт стал достоянием общественности.
— Но тем не менее именно "Мемориал" издает сейчас Книгу памяти с именами всех репрессированных.
— В 1995 году Книга памяти начала нами издаваться в газетном варианте. Но позже, когда мы сотрудничали с областной администрацией, нас отстранили. "Мемориал" забрал наши архивные карточки, которых заготовлено было 25—30 тысяч. Но ассоциация и сегодня работает над своей книгой (там несколько томов). Когда мы сделали шестой том, администрация наше издание вроде поддержала. Но когда пришли в типографию, нам сказали: "У вас запретили что-либо брать".
— Вы имеете какие-то конкретные претензии к изданию книги, подготовленному без вашего участия?
— Информация была изуродована. Наше основные требования — сохранить всю информацию, какой она есть в архиве: с лексикой следователя, с неправильно написанными названиями, с описками. Ведь материалы архивов — исторический документ. Нельзя забывать, что лексика документов дает представление о характере следователя, об отношении его к делу и пр. Это важный психологический момент.
Мы также против того, чтобы разные дела объединялись в одно. Например, на человека заведено было три дела в разные годы. Но в книге их объединяют, обозначая только две крайние даты. А ведь люди, для которых мы, в частности, и делаем эту книгу — потомки репрессированных, они хотели бы знать максимум о своих пострадавших родственниках.
Стену скорби строили за конфеты
— Вы много времени и сил посвятили мемориалу в Пивоварихе.
— О Пивоварихе просачивается сегодня много недостоверной информации. Благодаря, кстати, "Мемориалу". Например, о даче Лунного Короля. Утверждается, например, что там сохранились следы дачи легендарного полуслепого польского революционера, друга Чернышевского. Но этого нет и в помине. Лунный Король (поляк получил прозвище из-за заболевания зрения — он гулял только по ночам) купил ферму у крестьян, и дом его был построен без фундамента. В 1933—1935 гг. все, что оставалось от дачи, растащили местные. Потом на этом месте возвели так называемые энкавэдэшные дачи, провели прямую связь с Москвой. После 1945 года здесь на полную катушку развернулось, как говорят сейчас, элитное дачное строительство — силами пленных японцев для чинов УВД, КГБ. Здесь пили, гуляли — за высоким сосновым забором. В моем личном архиве есть сведения о постройках того времени — какие дома стояли, даже какова их стоимость.
— При сооружении Стены скорби вы расплачивались с рабочими конфетами...
— В 90-м году я серьезно вошел в клуб жертв политических репрессий "Встречи". Под вывеской этого клуба меня избрали на благоустройство мест массовых захоронений. Мы благоустраивали зону в Пивоварихе.
Но когда у меня на руках были чужие деньги для изготовления табличек на эту стену, деньги организации, в государстве произошел очередной денежный казус. Часть денег я успел обменять. А часть я отнес на кондитерскую фабрику. Там объяснил, что за деньги горят, и мне выдали конфеты по прежней стоимости. Это был дефицитный товар. Вот я и рассчитывался ими с рабочими. Охотно брали.
— До сих пор в Пивоварихе известна только одна поляна с братскими могилами. Вы будете искать еще?
— Само кладбище — поляна рвов-накопителей — немногим больше гектара. Вообще, комплекс — это больше 100 га. Мы добились того, что на этой территории никто не имел права ничего делать. И поляна с четырьмя рвами — то, что открыто. А что там еще есть — никто не знает. И вряд ли когда-нибудь найдет и узнает.
— Но там много всяких провалов в земле.
— А провалы, на которые часто указывают как на место накопителей, произошли по другим причинам. Например, в тех местах выкапывали деревья, замораживали, заключали в доски и вывозили — высаживали. Еще там одно время устраивали скотомогильники. Во время войны стояла там зенитная батарея для охраны аэродрома. Позже почти что на этих самых захоронениях стоял пионерлагерь. Когда стали удлинять полосу, лагерь убрали.
Перестроечная водка под перестроечные сухари
Рево Петрович — рачительный хозяин, так что спасительная придумка с конфетами вполне в его духе. Он известен также и тем, что хранит у себя дома талонную перестроечную водку и пять килограммов перестроечных сухарей.
— Люди, испытавшие войны, репрессии и голод, помнят, как стояли ночами, а то и сутками за булкой хлеба, пересчитываясь по два раза в день. Мы после войны держали кусок хлеба под подушкой. И когда наступили карточные времена, то все кинулись запасаться сухарями, солью. Сухари ведь хранятся годами. И моя семья из остатков хлеба сушила сухари — около 10 мешков получилось. А что до водки, так я ее не пью. Но по талонам давали — значит, надо брать, валюта. Я и брал. И накопилось у меня сто бутылок...
Сейчас есть у Рево Петровича одна заветная бутылочка — любимая брежневская водочка "Золотой рог". Но это не питьевая, а историческая ценность.
