Непоротое поколение

Расставание с рабством — более долгое и мучительное дело, чем кажется всем нам. Страх — явление генетическое; на смену ужасу перед КГБ пришли едва ли не более сильный страх перед бандитами — как властными, так и обычными, нищетой, болезнями.

Но в политике, в отличие от обыденной жизни, чувство рабства перед всеми перечисленными хозяевами «нового времени» намного слабее этого же чувства, связанного с КГБ: тут оно уходит в историю просто в силу демографических причин.

Чехов как врач хорошо знал человеческую природу, поэтому говорил о выдавливании из себя раба «по капле». Галич же с его «по капле — это на Капри, а нам подавай ведро, а нам подставляй корыто, и встанем во всей красе», с одной стороны, извращенно хвастался (мол, вот как в нас много рабства! — это популярно среди интеллигенции, несколько поколений сладострастно повторявшей «Бывали хуже времена, но не было подлей»), а с другой — проявлял чрезмерный, с нашей точки зрения, но органичный его эпохе энтузиазм.

Встать «во всей красе» сможет только следующее, «непоротое» поколение.

Забавно, что это поколение выходит в жизнь именно сейчас, когда над страной нависла дюжина лет позднебрежневски откровенного и по-бандитски криминального застоя.

Стыдные факты истории — что семьи, что страны — не принято вспоминать вслух. Поэтому они забываются (от чего предостерегает пословица «Кто старое помянет — тому глаз вон, а кто забудет — тому оба») и уже через короткий срок оказываются большой и неприятной неожиданностью даже для, казалось бы, причастных к процессу.

Очевидный для начала 90-х годов факт, что абсолютное большинство тогдашних политических лидеров (особенно «самодеятельных» и «неформальных») было порождено 5-м управлением КГБ, сейчас, похоже, может сойти за сенсацию (особенно среди «детей Фурсенко» и прочих жертв ЕГЭ).

Но факты упрямая вещь. В конце 80-х 5-е управление составило обширный спектр всех мыслимых политических идей и «выстрелило» ими в общество — это был первый опыт «управляемой демократии». Разумеется, помимо тривиальных агентов были и энтузиасты, которых находили и которым просто оказывали помощь, потому что они в силу своих личностных особенностей делали именно то, что от них требовалось — но и они очень хорошо понимали, чью помощь принимают и что с ними будет в случае неподчинения.

Чувство освобождения начала 90-х во многом было усилено эмоциями этих агентов: крах КГБ означал для них свободу.

Но раб — это не тот, кто в кандалах.

Это тот, кто без кандалов чувствует себя не вполне одетым.

И вся наша политика, пока ей заправляло поколение, вышедшее из теплых рук 5-го управления, была рабской политикой — именно в силу личностных особенностей критически значимой части ее творцов и участников, нуждавшихся в «поводке» (неважно, чьем) просто для психологического комфорта.

Психика агента, если он работает не «за идею», как правило, сломана — и свобода действий лишь обнажает и проявляет, но отнюдь не исправляет этот ущерб.

За два десятилетия к нему привыкли как к неотъемлемой части российской политики, как к данности, но системы меняются не тогда, когда вызывают протест, а когда к ним привыкают.

В политику уже вошли люди следующего, «непоротого» поколения. Они отличаются энергией, инициативой, эффективностью и адекватностью. Они не тратят жизнь на бессмысленные споры об идеологемах и тем более на создание безнадежных в своей затратности громоздких структур вроде обреченных на нерегистрацию политических партий или формальных «движений». Они чувствуют, что политика становится неформальной, а информационные технологии требуют минимума структур при максимуме действия и огласки.

Таковы, при всей несхожести, Ройзман и Навальный. Нащупавшие порознь две главные болевые точки России — коррупцию и наркотики и вместе — третью: дискриминацию русских по культурному признаку (позвольте уж перевести пресловутый «национальный вопрос» на содержательный язык). И нащупавшие, что патриотизм в России всегда носит латентный характер: он честен, пока подразумевается, но непроизвольно превращается в ложь, как только становится главной темой.

Все силы правящей бюрократии брошены сейчас на то, чтобы не дать появиться новым подобным лидерам.

Но они появятся.

Политическая система кажется незыблемой на следующие двенадцать лет? Еще раз: система рушится не тогда, когда давит людей, а когда надоедает даже себе самой, когда превращается в постылую привычку, когда из новости вырождается в рутину, вселяющую отвращение даже в собственных апостолов.

Так что ощущение незыблемости надвинувшегося на нас нового криминального застоя есть точнейший предвестник будущей грозы: туча кажется беспросветной именно потому, что из нее вот-вот хлынет дождь, громыхнут молнии… на этом она и кончится.

Ничего хорошего в этом нет — каким бы неправильным ни было здание, жизнь в его руинах (если не погибнем при разрушении) не сахар.

Но хозяева «Московского паханата», которые вот-вот окончательно превратят себя в самозванцев, не спрашивают у нас мнения даже на спектаклях, именуемых «выборами», — и твердой рукой ведут страну в уничтожение, в кровь и хаос системного кризиса.

Мы не можем им помешать так же и по тем же причинам, по каким не можем помочь (кстати, «человек, которому нельзя помочь» — это научное определение понятия «чудак на букву “м”»).

Съезд «Е..ной России», насколько можно судить, лишил целый народ даже тени избирательных прав: нам сообщили, что избиратели нашей страны (правда, тут все прозрачно — мы знаем в лицо обоих), слава богу, договорились, и вне зависимости от волеизъявления «дорогих россиян» им уже дарованы свыше и новый президент, и новый премьер.

Недаром на этом съезде свист, как рассказывают участники, слышался даже во время выступлений «национальных лидеров». С одной стороны, конечно, нечего насильно сгонять студентов под видом «гостей съезда», но с другой — а каково теперь даже правоверным членам «Е..ной России»? Зачем идти голосовать даже им, когда все уже решено, в том числе и за них?

«Диктатура закона», высокопарно обещанная десятилетие назад, завершила свое вырождение в «диктатуру беспредела и убожества», а точнее, «диктатуру беспредельного убожества».

С таким диагнозом долго не живут.

Агония режима началась.

Вопрос о постпутинской России встал на повестку дня. Договариваться, где можно — приходить к согласию, убеждать народ надо сейчас: когда грянет системный кризис, не будет времени ни на что, кроме принятия власти (точнее, поднятия ее из околокремлевской канавы) и восстановления страны.

Чем быстрее будут эти процессы — тем меньше погибнет людей, тем дальше шагнет Россия из системного кризиса, тем полнее сложится новая русская цивилизация, тем быстрее народ вернет себе свое — и внутри страны, и за ее пределами.

Путин выстрелил из стартового пистолета: не услышавшие выстрела могут успеть в эмиграцию, но точно опоздают в историю.

Гонка началась. Время пошло.

Да, у нас нет денег.

Да, у нас нет умений и контактов.

Да, среди нас много сумасшедших.

Но это отговорки.

Они никого не извинят, если мы вновь окажемся не готовы к системному кризису, если в ситуации, когда надо будет срочно принимать и исполнять единственно верные решения, мы вновь, как в 1991-м и 1998-м, застынем в тягостном недоумении, не зная за что хвататься.

«Торопись медленно»: не надо суетиться, надо спешить.

К началу кризиса все инструменты должны быть разложены по местам и быть под рукой.

История еще на сломала нашу дверь — она только подходит к порогу, и к ее встрече надо успеть подготовиться.

Автор - директор Института проблем глобализации, д.э.н.