Журфикс оппозиции
Говорят, где-то в недрах великой и могучей «Единой России», которая есть теперь по жизни наш рулевой, ибо есть «партия Путина» (покамест не Медведева), вынашивается мысль о том, чтобы написать чудесный совершенно законопроект. Об оппозиции.
Вот какая такая она, к примеру, должна быть? Что она должна делать, а что не должна? Что поддерживать, а что вольна как бы оставлять без внимания? И как туда кому вступать? Может, по разнарядке?
Обсудил я эту тему с парой-тройкой неглупых людей. Они отнеслись к этой затее как-то, на мой взгляд, легкомысленно. То есть подняли на смех. Мол, как же можно оппозицию в пробирке, пусть даже кремлевской, создать? Это ж должно, мол, как-то само собой народиться, быть выстраданным народом, востребовано должно быть временем. А иначе пустое все это дело, мертворожденное. И вообще, мол, не бывает такого в природе, чтобы оппозицию чуть ли не по указу создавать.
В природе, может, и не бывает, а у нас, в России, – почему бы тому не быть?
В конце концов, чем оппозиция (как организация неких субъектов) хуже, чем «партия власти»? Партию эту ведь в той же, собственно, пробирке зачинали: добавили того, сего, питательного раствору побольше, слегка взболтали, затем на свет, в тепличку. И буквально за пару лет извольте получить результат: две трети населения радостно голосуют «за». Получились, конечно, по большей части андроиды: слишком зависимы от питательного раствора, постоянно требуют обновления «софта» (то бишь инструкций), а то и полной перезагрузки. Но притом ходят на двух ногах, носят дорогие костюмы, заседают с умным видом в парламенте, ездят на машинах с мигалками и вполне осознанно тянутся к подобным вещам (то есть заложена, значит, рациональная мотивация).
Более того, увидев, сколь любовно демиурги-лаборанты пестуют то, что народилось в этой заветной пробирке, сколь часто подливают питательного раствору и сколь они, напротив, небрежительны к другим пробиркам и ретортам на великой кухне, к андроидам потянулись другие гуманоиды, в том числе даже из прежде так называемых оппозиционных организаций. Некоторые из них, между прочим, обладают даже недюжинным интеллектом, полезно разбавляя собой андроидную массу и повышая ее средний уровень (правда, не без потерь для собственного, но это уже издержки). Так что в рожденной в пробирке организации теперь есть всякие ученые, бизнесмены, артисты, спортсмены и гимнастки.
То есть «газон», как говорится, засеян. Теперь еще каких-нибудь лет триста культивации – и будет не хуже, по крайней мере, чем британская палата общин. Жаль только, мы не доживем…
Собственно, то же самое с оппозицией. Кто-то скажет: так она ж была, ее же под асфальт закатали, в сортире замочили, а напоследок резиновой дубиной по голове надавали. Оно, конечно, все так. Но и не совсем так. Ведь, если кто помнит, были ж времена, когда политический хит-парад обходился худо-бедно без «синглов» под названием «Замочить в сортире» или «Пусть научит жену щи варить». Но и тогда как-то ничего приличного на оппозиционной ниве не взросло, согласитесь. Хотя все условия вроде были. А народились тогда все больше шуты гороховые. Теперь некоторые из них маршируют несогласными, а другие продолжают честно отрабатывать свои номера «коверных».
И дело не в том, что не те люди берутся за не то дело. А в том, что в обществе нет запроса ну ни на что. Ни на партию власти не из андроидов, ни на партию оппозиции. Всем все фиолетово.
На что чаще всего, блюдя нормы политкорректности, многие в оправдание говорят: «устал наш народ от политики». На что замечу лишь кратко, не желая пускаться в ответ длинный, ибо тогда точно будет не до политкорректности: а когда, собственно, он этой самой политикой так перенапрягся-то?
Нет, дело тут, кажется, в другом. А если кому непонятно, в чем именно, попробуйте поставить эксперимент: попробуйте, скажем, наладить некое самоуправление на любом доступном для вас уровне. Ну, там, в садоводческом товариществе совместно дорогу построить, или детскую площадку, или хотя бы экологическую чистоту воссоздать. Или на уровне подъезда (все то же – чистота, поддержание порядка, мелкие, всеми поддержанные морально и материально усовершенствования жизни и пр.), на уровне ТСЖ. Или еще где-нибудь совсем-совсем внизу, ради чистоты эксперимента, чтобы потом, когда не получится (а не получится именно потому, что всем все фиолетово), не сваливать на то, что, дескать, власти всю инициативу задавили. Это ведь даже еще не политика никакая, тем более не оппозиционная. Это, скорее, земство. Но ведь и его нету никакого.
А что до выращивания форм всякой общественной жизни в пробирке – так это практически старинная русская народная забава.
Вот, к примеру, был такой царь Петр Великий. Который – и весьма плодотворно, надо сказать – исповедовал именно искусственное насаждение разных форм культурной жизни. Году, кажется, в 1717-м (может, парой лет раньше) обязал он сначала петербургских дворян, а затем и московских посещать так называемые ассамблеи. Суть этих ассамблей, пожалуй, лучше всех описал историк Ключевский: «Это и биржа, и клуб, и приятельский журфикс, и танцевальный вечер. Здесь толковали о делах, о новостях, играли, пили, плясали. Никаких церемоний, ни встреч, ни проводов, ни потчеваний: всякий приходил, ел, что поставил на стол хозяин, и уходил по усмотрению».
Русский человек ведь тогда еще попросту не умел проводить свой досуг в обществе, не умел держать себя на людях, разговаривать на отвлеченные темы. Практики такой не было. И никаких речевых потребностей у русского человека в допетровский период, можно сказать, и сформировано не было. До Петра и в общество-то (да и куда, собственно?) с женами и дочерьми выходить попросту было не принято. Все по домам сидели.
Среди прочего император ставил, между прочим, задачу формирования вполне определенных личных качеств правящего сословия. Такие, как самостоятельность мышления, инициативность, способность «свободно мыслить о делах государственных, сбрасывая мертвящую общественное начало боязливую привычку московских времен». Оно, конечно, такая свобода, как сейчас сказали бы, должна была быть «суверенной» и «конструктивной». Иначе – плаха, в лучшем случае – ссылка с конфискацией. Да и петровское «окно в Европу», то есть попытка, загнав дворян в ассамблеи, ввести в домашнюю и общественную жизнь своих подданных нравы и обычаи европейских народов, тоже носило весьма условный характер. Потому как всегда был некий предел этой самой «европейскости». А в чем именно он был – всякий раз знал только государь император. Ну и там Бенкендорфы всякие, Аракчеевы, Победоносцевы, Столыпины или Струве.
Поначалу, надо сказать, у Петра с этими ассамблеями не шло либо шло совсем туго. Посетители (а назначенные государем чиновники из полицмейстеров строго вели учетные списки, кто явился, а кто нет, то есть борьба за явку была не хуже, чем при Путине и Чурове) словно отбывали государственную повинность. О чем говорить – непонятно. Зачем – тем более непонятно, ибо все же все равно решает государь император. Контента бесед, так сказать, попросту не было. Ну буквально как сейчас – нету предмета политической борьбы. Даже темы разговоров приходилось чуть ли не лично императору задавать. Как и ему же – жестко регламентировать саму форму общения.
Было, в частности, предписано для посетителей ассамблей подавать чай, кофе, мед, прочее съестное. То есть «общественная жизнь» уже тогда в России тесно увязывалась с делом ресторации. Дамам предписывалось сидеть вперемежку с мужчинами, подробно предписывалось также «вилками и ножиком по тарелкам, по скатерти или по блюду не чертить, не колоть и не стучать», а сидеть «тихо и смирно, прямо, а не избоченясь».
Понятное дело, танцы. Обязательно. Сначала полонез, потом менуэт, потом английский танец контрданс.
Формально просуществовали ассамблеи недолго – чуть более 10 лет. Но и после того, как они исчезли, остались балы, появились дворянские собрания, потом уже на их основе – земства, Государственная дума. Именно в этом самом слое зародилась вся классическая русская литература, живопись, а заодно и философия. Да и с наукой было не хуже нынешнего. А даже много лучше.
Чуть более чем через сто лет практика «речевого общения» и некоторые идейные заимствования (неизбежно пришедшие вместе с копируемым по мере сил образом жизни) из Европы вывели наиболее отчаянных на Сенатскую площадь. Еще менее чем через 100 лет многие «ваши благородия» были уже почти готовы возлюбить вечно страдающий в рабстве народ. Но не успели. Чернь свергла и истребила под корень эту «высшую расу», а вместе с ней и созданную ею культуру. Вскорости (в историческом масштабе – вскорости) плебейский режим обанкротился и рухнул, и вновь встала проблема – как же стране-то жить дальше.
Задачи, собственно, ровно те же, что и при Петре: модернизация, догонять передовых соседей, преодолевая собственное варварство и косность страны, которая в большинстве своем меняться не очень-то хочет. Может, что-то изначально пошло не туда?
Так что там еще у нас в пробирке?
