«…но так и не поймал»

25 марта в Псковской области скончался русский писатель Дмитрий Анатольевич Горчев.

Умер Дмитрий Горчев. В 46 лет.

Неожиданная, неправильная и очень обидная – до настоящих слез – смерть.

В сообщениях информационных агентств его сейчас аттестуют «писатель, художник и блогер-тысячник». Все так, вот только о книгах его не зависающие на полдня в сети люди практически не слышали, картин осталось до обидного мало, а последнее вообще по нынешним временам больше похоже на оскорбление, чем на определение.

Все это совершенно неудивительно: Горчев вообще формально был записным лузером.

Жил на каких-то выселках в псковских лесах – ни денег, ни работы, ни громкой славы, ни официального признания. А если и выбирался куда в столицы – во всякие истории постоянно влипал, менты его вечно винтили с его синим казахстанским паспортом, безошибочно выхватывая наметанным взглядом в любой толпе.

Другие чудики хоть пиарить себя умеют: вон, сегодняшние юродивые от современного искусства в какие валютные тыщи свою дурь конвертировали. А у этого? Книжки печатали карликовыми тиражами, картины, кажись, вообще не выставлялись, а пиком известности Горчева стало появление минут на сорок в телевизоре, в «Школе злословия», куда его сами ведущие из деревни и вытащили.

Всего и счастья – блог в ЖЖ и двенадцать с половиной тысяч читателей.

Тем не менее это, пожалуй, самая серьезная потеря, понесенная нашей культурой за последнее время.

Почему? Как бы это объяснить…

Не получается. Писать о Горчеве очень трудно: все время комплексуешь, сколь беспомощны твои попытки сказать что-то важное. Дмитрий Анатольевич вообще был из породы авторов, причиняющих собратьям по перу неисчислимые муки. Вот смотришь на его текст – и рыдать хочется. От бессилия собственного. Если не дурак – понимаешь, что можно годами шлепать по клавишам, прочесть тонны умных книг, да не просто прочесть, а осознать, честно переварить – а так ты все равно не напишешь ни-ког-да. Ну не дано, не только тебе – никому.

Защищено от копирования: имитировать стиль можно, воспроизвести суть – никогда.

Да, Горчев обладал невероятным чувством слова, да, казалось, что под его строгим взглядом из-под вечных очков слова – эти своевольные и бестолковые писательские мучители – мгновенно притихают и сами дисциплинированно выстраиваются в идеальную цепочку, и даже матерщина была в его текстах на диво органична. Да, он не только умел хорошо говорить, но и, в отличие от большинства своих коллег, действительно имел за душой что сказать. Но главная ценность Горчева все-таки не в этом.

А в чем?.. Знаете что – пусть Горчев сам объяснит.

Писатель Житинский иногда любит рассуждать про то, что творчество, извините за это слово Художника (певца, композитора, поэта, не важно) не может рассматриваться в отрыве от его судьбы или, называя вещи своими именами, смерти. Ну, грубо говоря, стихи Пушкина не стали бы хуже, если бы его не убили на дуэли, но вряд ли их кто-нибудь помнил бы до сих пор, так же как мало кто помнит стихи Жуковского, Кукольника или Баратынского.

Я так думаю, что он прав. Читатель (зритель) любит заглянуть на последнюю страницу и узнать, что автор совершенно честно повесился, застрелился или скакал голым по своей клетке.

То есть всё, что он написал, нарисовал, спел, – всё это была чистая правда.

Читателю приятно знать, что Гоголь сошёл с ума, а Лев Толстой умер на безвестном полустанке, что Веня Ерофеев честно помер от рака горла, а Олег Григорьев от цирроза печени. Настоящий артист обязан умереть на сцене, певец должен дать последнего петуха и рухнуть в зал, Цой должен умереть молодым, а Кобейн сдохнуть от передоза, тогда все по-правде, по-настоящему. Потому что так правильно.

Да нет, я не о его смерти сейчас… Давайте попробую сам объяснить. Вот есть, к примеру, писатель Захар Прилепин. Он хороший писатель. Но я вот почитаю его книжку про революцию, про баррикады, про борьбу с капиталистами, а потом приду на какое-нибудь вручение «Большой книги» – а он там среди всяких мамутов и авенов вино пьет, тарталетками заедает. Я против всех троих абсолютно ничего не имею, но спрашивать Прилепина про баррикады уже неудобно. Взрослые люди же, все понимаем. Прилепин пишет. Человек писатель – вот он и пишет. Пишет хорошо, за что ему искренний респект.

А Горчев не писал – Горчев в своих текстах живет.

Вот он пишет, как живет в деревне с собакой Степаном, – и я знаю, что он и впрямь сейчас живет в деревне с этим позором собачьего племени. Пишет, как в бане угорел, – можно не проверять: угорел. Пишет, что все москвичи на самом деле по мобильнику разговаривают с Сотовым Роботом, Которому Всё Интересно – значит разговаривают. Сам видел.

Вот таких, что не пишут, а живут – их на самом деле очень мало. Их на самом деле почитай что и нет.

Я долго думал: почему таких почти нет, и как это у него получается, и почему вчера вечером, когда все известно стало, я даже думать боюсь, сколько стопок водки за помин души было опрокинуто, а за нас с вами еще неизвестно, кто и выпьет.

А потом понял: просто Горчев, в отличие от нас с вами, умел уходить. Он мог как зайчик ускакать из заколдованного круга, а мы не можем.

Вот родился себе человек в Казахстане в 1963 году, в бывшем городе Целинограде, в школе учился, отличником был. Потом два года на факультете автоматизации Омского политехнического института, потом в армии служил в стройбате, потом поступил в Алма-Атинский педагогический институт иностранных языков и в 1989 году закончил его по специальности «учитель английского и немецкого языков». Потом 90-е, ну их все помнят, как и все, занимался всякой фигней. В школе преподавал языки и рисование, системным администратором работал по всяким конторам, потом, наконец, поднялся. Стал техническим переводчиком в крутой иностранной компании, полторы тысячи баксов в месяц получал – это еще тогда, тех баксов.

А потом вдруг – раз, вырвался и убежал! Уехал в Питер на триста баксов, рисовал в издательстве «Геликон Плюс» и журнале «Полдень, XXI век». Потом как-то устроился, книжки пошли – «Красота», «Сволочи», «Милицейское танго», «Дикая жизнь Гондваны»… Имя какое-то появилось, на какие-то писательские конференции ездить даже стал, с Гюнтером Грассом даже встречался – тот, по своей инициативе, предлагал похлопотать перед Путиным, чтобы Горчеву наконец дали российское гражданство и правильный паспорт.

И опять жизнь вроде наладилась, а он вдруг – раз!.. и опять убежал.

Уехал в деревню Гостилово Невельского района Псковской области, сына родил и жил там с ним, с женой Катей и собакой Степаном. А мы в своих офисах сидели и читали в рабочее время, как он там сидит вечером на крыльце в сатиновых трусах до колена, курит и смотрит на небо.

В общем, Дмитрий Анатольевич Горчев мог, совершенно не кривя душой, написать вслед за одним украинским старичком: «Мир ловил меня, но так и не поймал».

Вчера это стало актуально. Вчера кто-то правильно написал, что мы не о Горчеве плачем и водку пьем. Ему-то уже все равно, плачем мы или пальцем показываем, гыгыкая.

Мы не его жалеем, а себя без него.

А про все остальное он же сам давно написал:

Когда человек уже совсем готов к выходу в этот мир, к нему приходит Господь Бог с огромной меховой шапкой в руках. «Тяни», – говорит Господь Бог, и человек вытягивает из шапки бумажку со своим Предназначением. И вот выходит он в мир, разжимает кулак – а нет бумажки, там осталась. И прочитать не успел. Некоторое время человек ещё надеется, что бумажка с предназначением как-то выпадет из его матушки, и ползает за ней везде по пятам, но нет, ничего такого не выпадает. Надо, значит, человеку самому думать головой своей круглой с ушами, для того и сделан он человеком, а не х*йнёй шестиногой. Х*йне-то шестиногой что? В ней Предназначение зашито насмерть, как программа стирки цветного белья в стиральной машине. А человеку приходится всё самому, всё самому.

Вот и мается он, бедолага. Хорошо, если Предназначение у него простое – родить сына, посадить дерево и всё такое. Или, допустим, заболеть во младенчестве коклюшем и помереть. А если ему предписано зарубить топором старуху на Сенной площади для того, чтобы другой человек написал про это роман? А если не предписано, а он зарубил?

На самом же деле узнать своё Предназначение не очень сложно: если человек делает что-то просто так, не за деньги, и вообще никому это н*хуй не нужно, то это значит, что вот это самое и есть его Предназначение. Другое дело, что есть такие люди, которые просто так вообще ничего делать не станут – им, конечно, сложнее.

От других занятий выполнение Предназначения отличается тем, что награда за его исполнение никакая на Земле не положена, потом будет вознаграждение, после Смерти, или вообще не будет – не главное это. Но, чтобы исполнять Предназначение, человеку же надо что-то есть, жить как-то, вот и занимается он разной скучной х*йней, за которую вознаграждение, наоборот, положено прямо сейчас или в крайнем случае в понедельник. Но и это у человека получается плохо, потому что вот занимается человек скучной х*йнёй, занимается – и вдруг чувствует, что пора поисполнять Предназначение. В этом случае он обязан немедленно всё бросить, послать всех н*хуй, отключить телефон и исполнять. Потому что это вообще единственная причина, почему он здесь находится, нет больше никаких других и не будет.

А люди барабанят в дверь, разрывают телефон, кричат, стучат на него по столу кулаком и не дают ему денег. Потому что сами-то они Предназначение своё исполняют плохо, кое-как: семья у них, дети, дела, тёща злая, работа, времени мало. И, если они видят человека, который исполняет Предназначение исправно, их тут же давит Жаба. Потому что они хорошо знают, что бывает с человеком, который не выполнил Предназначение. Ну или догадываются.

Умирают люди только в двух случаях: когда они уже исполнили своё Предназначение, или когда Мироздание поняло, что они его исполнять и не собираются. Мироздание – его не на*бёшь.