То ли Шолохов, то ли Чапаев
Разгорается скандальчик. Опять литературный. Только что в печати появилась переписка-перепалка. Тема на этот раз все-таки не коммунальная: приближающийся столетний юбилей Михаила Шолохова грядет 24 мая этого года. Речь о том, как праздновать.
Группа писателей-охранителей во главе с вечным, как гимн СССР, С. В. Михалковым бросила в лицо директору Федерального агентства по культуре М. Е. Швыдкому, кому ж еще, полную праведной желчи записочку с тем, что, мол, хотят жиды (это в подтексте, конечно) зажилить и замолчать великую дату. Тогда как впору бы объявить этот день нерабочим всесоюзным праздником – так приблизительно. А торжественное собрание проводить не в Малом театре, как замыслили враги рода русского и оккупанты, но в самом Кремле. Ну, гуттаперчевый министр отвечает, что, мол, не в Малом, а в Большом, не проиграли, а выиграли, не в карты, а в лотерею, почти по тому анекдоту.
Что ж, с Михаилом Шолоховым и его романом «Тихий Дон» всю дорогу одни колдобины. Заговорили о плагиате, о загадочном, что ли, поручике Белой армии казаке Крюкове, о его записных книжках и дневниках, якобы найденных пронырливым литературным юношей и переписавшим слово в слово в роман, еще в начале 30-х. Потом говорить об этом стало стремно: сначала Горький, а потом и сам Сталин приблизили молодого автора и обласкали. Разговоры пошли опять в конце 50-х, в 60-е из тамиздата выплыло «Стремя Тихого Дона», изданное под псевдонимом, но все были уверены – Солженицын. Книга содержала текстологический анализ, речь шла о двух разнородных стилистически слоях романа. Но после Нобелевской премии в 65-м говорить об этом стало как-то неловко и некстати, как невпопад рассказывать в компании старый анекдот. А потом тема и вовсе потеряла актуальность – за давностью и ветхостью предмета: кому сейчас придет в голову не то что читать про страсть Григория к Аксинье, но даже фильм с роскошной Быстрицкой пересмотреть на видео… Но вот опять всплыла.
Спорить о самом романе особенно нечего: первые два тома – это действительно мощная русская проза. По внутренней энергетике, по выпуклости картины эпохи много превосходящая другую эпопею о том же времени и тоже получившую своего Нобеля – «Доктора Живаго». Да и сказал же в конце концов тот же Солженицын, ставя точку, что, мол, не так важно, кто написал, важно, что есть такая махина в русской литературе. Ан нет, Александр Исаевич, оказывается, важно. Не кто написал, это точно уже как бы и несущественно, а сама фигура Шолохова важна.
Странно, что Глазунов, кажется, не нарисовал Шолохова на своем эпическом полотне «Двадцатый век» рядом с Солженицыным; может, впрочем, и нарисовал где-нибудь в уголке, не проверяли, потому что эта фигура занимает свое несомненное место в национальной иконографии. И вовсе не из-за шведской премии, а потому что загадка. Потому так и вьются над этим автором и над его романом любители тайн и мистификаций – как над загадкой кончины Есенина: отравили или действительно сам, как над смертями Чкалова и Гагарина, как над могилой начдива Чапаева: утонул или выплыл? И живет среди нас – есть много произведений на эту тему. И мало загадка «Тихого Дона», тут еще какие-то фантастические шолоховские письма из деревни Вешенская в Кремль самому вождю народов: Сашка Фадеев, муж народной артистки МХАТ Ангелины Степановой, на цырлах ходил, а этот донской малый пишет Самому – как указания дает: мол, то-то правильно делаете на селе, а вот тут – перегиб и головокружение от успехов… Мол, делайте два шага назад. И про деда Щукаря катает между рыбалками, тогда как другие собратья по цеху давно уж бревна катают на лесоповале…
И как-то неуловимо ближе фигура Шолохова в ряду советских икон – не Есенину даже, а Павлику Морозову, Мальчишу-Кибальчишу, Чапаеву, Зое Космодемьянской на худой конец. Как-то выпирает он из ряда членов-писателей, а высится один, будто совершил какой-то одинокий немыслимый патриотический подвиг.
Кстати, его апологеты всегда напирают именно на героическое начало даже не творчества его, а именно жизни, хотя никаких подвигов после конца гражданской, где был недолго ввиду юношеского возраста, он не совершал и со своей станичной печи, в отличие от Ильи Муромца, не слезал. И в этом свете вполне ясен и объясним пафос ватаги под водительством Михалкова, автора былинного «Дяди Степы». Из писателей в этом плане ему под стать лишь Гайдар, который шагает впереди – и шагает здесь лишь из размера, конечно же, скачет. Вот этого-то пафоса во всем, что касается вешенского затворника, и не понимает экс-министр Швыдкой, задумав кощунственно задвинуть юбилей героя в Малый театр. И в устах группы возмущенных писателей малый -- это метафора для всех либералов, не важно, что ослышались, что в виду имелся театр Большой. Для них и Большой – Малый, так приблизительно и пишут.
Но, увы, иконы, однажды низринутые, не возвращаются. Как не будет уж никогда и советского строя. Как не будем мы больше стоять в китайских кедах "Два мяча" на пионерской линейке с красными галстуками на немытой шее. И не вернут уж в школьную программу "Дядю Степу". И не будут перечитывать на ночь новые барышни про Аксиньину страсть. А ведь хочется, чтобы все это вернулось, хочется до скупых сухих мужских слез…
