Генерал Власов. Финал трагедии.
В известных обстоятельствах измена является проявлением патриотического чувства.
Дитрих Бонхёффер, теолог, участник антигитлеровского сопротивления в вермахте, казненный нацистами в апреле 1945 г.
Шестьдесят лет назад, в августе 1946 года, в безымянном рву Донского кладбища в Москве обрел последний покой прах генерала Власова и других казненных вместе с ним генералов и офицеров войск Комитета освобождения народов России (КОНР). На этом кладбище после кремации в то же место десятилетиями методично ссыпали прахи расстрелянных в Москве «врагов народа» – священномучеников, бывших офицеров, обывателей… Через несколько месяцев после казни Власова и власовцев, морозным январем 1947 года, сюда же уйдут прахи Петра Краснова, Андрея Шкуро, Тимофея Доманова и остальных казачьих генералов. Еще почти через 60 лет преемники тех, кто в свое время отрыл этот ров, устроив здесь постыдные «клумбы невостребованных прахов», в дорогих гробах торжественно положат в землю останки генерал-лейтенанта Антона Деникина и мыслителя Ивана Ильина.
Так существуют в столице сравнительно недалеко друг от друга два мемориальных кладбища. На одном – очень разные Деникин, Власов, Ильин, Краснов, Шкуро, а также десятки тысяч других убитых советской властью. На другом, на Красной площади, – Ленин, Свердлов, Сталин, Дзержинский, Вышинский и все, честно служившие созданному ими государству. И порой кажется, обречена Россия метаться между двух кладбищ, каждое из которых преисполнено мистической силы…
Не будем пока ломать копья, взывая к многочисленным противникам и немногим защитникам генерала Власова, чье имя и тем, и другим до сих пор не дает покоя. Отметим лишь один существенный факт. Даже сотворенный Юлианом Семеновым бессмертный Штирлиц–Исаев, оказавшийся после всех своих приключений в конце концов в тисках родного МГБ, в разговоре с одним из сотрудников собственного карательного ведомства искренне удивлялся: «Жаль, кстати, что процесс над генералами Власовым и Малышкиным был закрытым. Я не мог понять, отчего его не транслировали по радио». Прислушаемся к Штирлицу и его создателю. Сталин, весьма любивший судебные спектакли, в полной мере ценивший общественно-воспитательное значение отрепетированных судилищ, так и не рискнул судить власовских генералов гласно.
И не лежит ли в этом решении ключ к пониманию подлинного характера событий шестидесятилетней давности?
Цена внутренней свободы
Андрей Власов – крестьянский сын отставного гвардейского унтер-офицера из нижегородской глубинки – фигура трагическая в отечественной истории ХХ века. Но трагедия генерала Власова заключалась не в том, что в марте 1945 года он «стал свидетелем величия своей родины», будучи на стороне ее врагов, как об этом написал в дневнике рейхсминистр пропаганды доктор Йозеф Геббельс, и уж тем более не в том, что бывший советский генерал-лейтенант и председатель президиума КОНР не достиг военно-политических целей, декларированных в знаменитом Пражском манифесте 1944 года.
Подобно многим полуобразованным крестьянским детям, недоучившийся студент-агроном Нижегородского университета в разгар русского апокалипсиса 1917–1920 годов соблазнился сказкой о красивом социальном переустройстве России. И Власов, и его многие будущие единомышленники – Федор Трухин, Василий Малышкин, Георгий Жиленков – оказались деятельными соучастниками или, по меньшей мере, молчаливыми созерцателями преступлений большевиков.
За два десятилетия, отделивших Гражданскую от Второй мировой войны, лживость большевистских обещаний и предельный цинизм сталинского социализма стали очевидными, в том числе и не только для будущих участников власовского движения. Безымянный главный герой выдающегося в своем роде, но, к сожалению, малоизвестного отечественному читателю романа «Предатель», написанного полвека назад в эмиграции талантливым социологом Романом Редлихом, размышляя о сталинщине, признавался честно: «Поняв же, что не «Коммунистический манифест», а НКВД плюс анархо-монархо- троцкистский блок – это и есть советская власть, мы поняли сразу все и капитулировали без боя. Вместо светлых вершин коммунизма в нас вошло желание выжить, и <…> под водительством Сталина мы успели твердо усвоить, что жизнь – только отпуск у смерти, а свобода – отпуск из лагеря».
Жарким летом 1942 года многолетнее ощущение чудовищности всего происшедшего в стране совпало у заместителя командующего Волховским фронтом с ужасом, пережитым в болотах под Мясным Бором. Гибель десятков тысяч бойцов и командиров 2-й Ударной армии, обреченных на бессмысленную смерть преступными действиями командования, усугублялась у Власова пониманием собственного полководческого бессилия в ситуации, сложившейся еще до того, как он прилетел в окруженную на Волхове армию. После разгрома армии, войска которой Власов до последнего момента отказывался бросать, командующий был в прострации. Но из окружения, в третий раз в своей жизни, выйти пытался, впрочем, не исключено, что уже по инерции.
В плен генерал-лейтенант Красной армии Андрей Власов попал случайно. В затерянной деревеньке Туховежи его выдали немецкому патрулю во главе с капитаном Максом фон Швердтнером и зондерфюрером Клаусом Пельхау те самые русские мужики, которых он должен был защищать от оккупантов. Староста за выдачу Власова получил от командования 18-й немецкой армии корову, десять пачек махорки, две бутылки тминной водки и почетную грамоту. Заслуги капитана Швердтнера командование вермахта отметило Крестом военных заслуг I класса, зондерфюрера Пельхау поощрили внеочередным отпуском.
Полный разрыв со сталинщиной у Власова произошел уже в лагере военнопленных, но за это внутреннее освобождение пришлось заплатить формальным переходом на сторону врага. В этой беспрецедентной раздвоенности и заключалась трагедия не только самого Власова, но и всех власовцев. В отличие от добровольцев Белых армий, отстаивавших, по выражению Ивана Бунина, самое звание русского человека, участники антисталинского сопротивления в годы Второй мировой войны протестовали последним доступным для них способом. Возможность организации подобного сопротивления возникала лишь в результате сотрудничества с государством, чьи враждебные намерения в отношении России не вызывали сомнений. Этот тягостный компромисс был расплатой за двадцатилетнюю службу другим врагам России.
Даже после запоздалого учреждения КОНР 14 ноября 1944 г. и начала формирования власовской армии нацисты прекрасно понимали, что власовцы стали союзниками немцев поневоле. Недаром умный и влиятельный чиновник министерства пропаганды, корреспондент Розенберга и Геббельса доктор Эберхард Тауберт в декабре 1944 года писал в своем секретном отчете: «Власовское движение не национал- социалистично <…> [Движение] является жидкой настойкой из либеральной и большевистской идеологий. Важно и то, что оно не борется с еврейством и вообще не признает еврейского вопроса. Власовское движение высмеивает национал- социалистическое мировоззрение <…> не чувствует себя настолько связанным с Германией, чтобы идти с нею на «пан или пропал». Оно имеет сильные англофильские симпатии и играет идеей возможной перемены курса».
Путь на Лубянку
Конечно, лично генерал Власов мог при немецком аресте застрелиться – советского человека партия учила безразлично относиться и к собственной, и к чужой жизни. Но к июлю 1942 года в немецком плену находилось более 70 генералов Красной армии. Подавляющее большинство из них могли застрелиться при пленении, но по странному стечению обстоятельств не застрелились, включая тех генералов, чья судьба традиционно противопоставляется судьбе Власова.
Иные полагают, будто бы в плену Власов поддался искушению, променяв концлагерь на «комфортный особняк в Берлине», но и подобное суждение лукаво. Власов в 1942 году сидел не в концлагере, а в лагере военнопленных – между этими понятиями существовала принципиальная разница. С пленными полковниками и генералами Красной армии немцы обращались несравнимо лучше, чем с рядовыми. Из 83 пленных советских генералов, комбригов и командиров, чьи звания к таковым можно приравнять, от голода, лишений, последствий полученных ранений и болезней в немецком плену умерли всего 9 человек – меньше 8%.
Власов был физически крепок, здоров, комфортом не избалован. Он имел все шансы сохранить в плену жизнь и, возвратившись после войны на родину, занять номенклатурную должность начальника кафедры в каком-нибудь вузе. Так произошло с генералами Иваном Алексеевым, Иваном Антюфеевым, Ибрагимом Бикжановым, Михаилом Борисовым, Константином Добросердовым, Александром Зотовым, Иваном Корниловым, Иваном Мельниковым, Михаилом Снеговым и другими, ничем не скомпрометировавшими себя перед Сталиным. Так могло произойти и с командующим
2-й Ударной армией, имевшим все шансы благополучно «пересидеть» плен. Власов же, подписывая после долгих размышлений первое открытое антисталинское заявление, прекрасно понимал, что меняет лагерный барак… Но только не на «комфортный особняк», а на петлю во дворе Бутырской тюрьмы.
Многие российские специалисты по истории Великой Отечественной войны до настоящего времени не любят вспоминать о том, что на стороне вооруженных сил Германии в 1941–1945 годах несли службу по разным и вполне доказанным оценкам от 1,1 до 1,3 млн граждан Советского Союза. Они составили примерно 6–8% от совокупных людских ресурсов, привлеченных в Рейхе к военной службе в 1939–1945 годах. Среди них наибольшую национальную группу составляли русские (около 400 тыс., в том числе 80 тыс. – в казачьих формированиях) и украинцы (около 250 тыс.).
В 1942–1943 годах в составе пяти национальных легионов (грузинского, армянского, азербайджанского, северокавказского и волго-татарского) для участия в боевых действиях были сформированы 77 полевых батальонов: 26 туркестанских, 14 азербайджанских, 12 грузинских, 11 армянских, 6 северокавказских, 7 волго-татарских, 1 финно- угорский, а также ряд более мелких подразделений.
9 января 1942 года ОКХ (Oberkommando des Heeres – верховное командование сухопутных сил) санкционировало создание в тылу войск Восточного фронта добровольческих охранных сотен из добровольцев-военнопленных и жителей оккупированных областей, пострадавших от репрессий советской власти. 15 апреля ОКВ (от нем. Oberkommando der Wehrmacht – верховное командование вермахта) издало директиву о привлечении к военной службе и участию в боевых действиях представителей кавказских народов и казаков. Эффективность формирования казачьих сотен, эскадронов и полков резко возросла во второй половине 1942 года в связи с выходом вермахта к границам бывших областей казачьих войск Дона, Кубани и Терека.
Во втором полугодии 1942 года восточные роты и батальоны возникли практически при каждой дивизии вермахта на Восточном фронте, почти каждая немецкая дивизия имела одну- две русские или украинские роты. С 29 апреля 1943 года русские военнослужащие стали считаться бойцами РОА, украинцы – Украинской освободительной армии, легионеры – своих национальных армий и т. д. Кроме того, весной 1943 года к созданию полевых дивизий в составе войск СС из добровольцев оккупированных территорий (в Латвии, Галиции) приступило Главное управление СС. По данным военного дневника ОКВ, к сентябрю 1943 года в германских вооруженных силах в совокупности служили более 800 тыс. граждан СССР, в том числе около 100 тыс. – в ВВС и в ВМФ.
Случалось ли что-нибудь подобное в российской истории?
Много лет назад один информированный сотрудник известного ведомства, тогда уже пенсионер, в частном разговоре признался автору этих строк: «Главное зло, главный вред Власова заключался в том, что он превратил собственное имя в знамя для всех предателей и изменников. Раньше они были просто мерзавцами и негодяями. Не скажу трусами, но, безусловно, заклятыми, сволочными врагами нашего государства. Сталин запретил «органам» устраивать покушение на Гитлера, ты знаешь? Гитлеровская политика заставляла народ сражаться насмерть. Очень выгодным казалось, что гитлеровцы рассматривают славян как скот, включая тех, кто оказался на их стороне… А теперь вдруг у этих людей появился свой генерал – да еще и какой, герой Москвы! За ним потянулись другие генералы и полковники помельче, появилась своя программа, и они все почувствовали себя политическими борцами. Идею выдвинули – спасать Россию от Сталина. Это ж страшное дело! Не будь Власова – все это развалилось бы уже к лету 1943 года. Но Власов дал им шанс и надежду благодаря собственному имени и авторитету. Его именем привлекали все антисоветское отребье и белоэмигрантов. Поэтому ничем другим, кроме как Лубянкой, он кончить не мог».
Следствие
В обществе господствует убеждение, что вина Андрея Власова и его подельников была доказана в судебном порядке в соответствии с действовавшим уголовным законодательством РСФСР. В результате московского судебного процесса 30 июля – 1 августа 1946 года якобы состоялось признание генералов и старших офицеров власовской армии виновными, а вынесение им коллективного смертного приговора «обеспечило неотвратимость наказания за совершенные преступления». В действительности ни предварительного следствия, ни процедуры судебного разбирательства в общепринятом смысле по делу казненных 1 августа 1946 года не было.
В ходе предпринимавшихся по отношению к власовцам в 1945– 1946 годах мероприятий сотрудники карательных органов могли оперировать отдельными терминами «следствие», «допрос», «очная ставка», «экспертиза», «суд» и т. д., но это совершенно не значит, что они таковыми являлись по существу. Именно это обстоятельство не позволяет считать, что власовцы были признаны виновными и осуждены в судебном порядке, так как в Советском Союзе во второй половине 1940-х де-факто не существовало состязательного уголовного процесса.
Согласно ст. 394–398 УПК, при рассмотрении дел о «контрреволюционных преступлениях» суд имел право придать силу судебных доказательств протоколам допроса лиц без проверки и оглашения протоколов в судебном заседании, слушать дело в отсутствие свидетелей, прекратить допрос свидетелей в любой момент или вообще не допрашивать их и т. п. Наконец, Военная коллегия Верховного суда СССР (ВК ВС СССР) при рассмотрении дела Власова и его подчиненных руководствовалась не стремлением к установлению истины, а непосредственными указаниями Иосифа Сталина и генерал- полковника Виктора Абакумова – это подтверждается соответствующими документами.
Остается добавить несколько замечаний к до сих пор неизвестной истории предварительного следствия по делу генералов и старших офицеров войск КОНР и инсценированного московского «процесса» 30 июля – 1 августа 1946 года. Материалы по власовскому делу занимают 29 объемных томов, но из их содержания мы получим очень смутное представление о том, как велось следствие, как вели себя подследственные и что в действительности происходило 30 июля – 1 августа 1946 года на заседаниях ВК ВС СССР.
К концу июля 1945 года в руках следователей Главного управления контрразведки (ГУКР) СМЕРШ находились шесть участников будущего процесса: Андрей Власов, Федор Трухин, Дмитрий Закутный, Иван Благовещенский, Сергей Буняченко и Григорий Зверев, остальные шесть еще пребывали в американской оккупационной зоне.
Возникает вопрос, почему подготовка и проведение процесса растянулись на целый год? Некоторым объяснением может служить стремление органов СМЕРШ добиться от союзников выдачи всех активных руководителей власовского движения. Однако такие рассуждения не убеждают – кандидатуры участников процесса варьировались. Так, например, в списке участников будущего процесса, представленном Абакумовым 4 января 1946 года Сталину, первоначально фигурировало имя генерал-майора войск КОНР Михаила Богданова, но 28 марта Богданова заменили генерал-майором Михаилом Меандровым. До сих пор непонятно, почему в перечень участников процесса попали два малозначительных власовских офицера: полковник Владимир Корбуков и подполковник Николай Шатов, в то время как более активные власовцы – генерал-майоры войск КОНР Владимир Арцезо и Андрей Севастьянов, полковник Александр Ванюшин и некоторые другие – «судились» отдельно.
Все власовцы содержались во внутренней тюрьме НКГБ–МГБ СССР под своими фамилиями, Власов находился в одиночной камере в качестве секретного заключенного под № 31. Протоколы допросов на предварительном следствии не являются стенограммами допросов. Текст протоколов по старой лубянской традиции воспроизводит не подлинные слова подследственного, а их интерпретацию следователем. Отдельные протоколы выглядят очень странно. Первый допрос Власова, по свидетельству Абакумова, длился непрерывно с 16 по 25 мая 1945 года с перерывами лишь на сон и еду, однако протокол датирован лишь 25 мая. Не менее 100 часов допросов, которые вел начальник следственного отдела ГУКР СМЕРШ генерал-майор А. Г. Леонов, как-то втиснулись в 40 листов машинописи на одной стороне листа через два интервала.
Из протоколов допросов невозможно понять, сколько, например, раз за период с 16 мая 1945 года по 8 апреля 1946 года, когда было предъявлено обвинительное заключение, допрашивался Власов. Согласно протоколу от 20 мая 1945 года, допрос спасшего Прагу Сергея Буняченко был начат в 11.00, а завершен в 16.00 – то есть продолжался с учетом возможного перерыва на обед не менее 4 часов, однако текст протокола занимает всего 2,5 странички, написанные размашистым почерком наискосок. Каждый ответ Буняченко почему-то подписывал разными по цвету чернилами. Если Власова начали допрашивать 16 мая 1945 года, а обвинительное заключение он получил лишь 8 апреля 1946 года, то Буняченко обвинительное заключение получил уже через 11 суток после начала допросов в Москве. За эти 11 суток Буняченко первоначально показал, что был захвачен в плен в декабре 1942 г. румынскими разведчиками, а в РОА вступил, чтобы избавиться «от тяжелых лагерных условий».
Но уже 31 мая 1945 года он полностью согласился со следующей формулировкой: «Без сопротивления сдался противнику, выдал известные секретные сведения <…> и перешел к нему на службу». Правда, трудно ответить на вопрос: почему после «перехода на службу к врагу» полковник Красной армии Буняченко провел полгода в общем лагере военнопленных. Рапорт о вступлении в РОА Буняченко подал именно из обычного лагеря военнопленных, а не из специального лагеря для перебежчиков. Вторая версия его вступления в РОА выглядит далее так: «Стал на путь сознательной борьбы против советской власти, считая это долгом перед немцами» (sic!).
На первых, как нам представляется, менее жестких допросах переход на сторону противника власовцы откровенно мотивировали неприятием сталинского режима. Андрей Власов: «С 1937 г. я враждебно относился к политике советского правительства, считая, что завоевания русского народа в годы Гражданской войны большевиками сведены на нет»; Василий Малышкин: «Я относился враждебно к советской власти, считая, что советское правительство проводит чуждую интересам народов политику, в результате чего крестьяне и рабочие Советского Союза лишены всяких прав и живут в нужде»; Федор Трухин: «Моих родственников репрессировали: отца в 1919 г., брата в 1938 г.»; Дмитрий Закутный: «На первом же допросе немцами сообщил, что должно быть сформировано антисоветское правительство, восстановлена частная собственность на землю и свобода торговли»; Виктор Мальцев: «Вследствие своих антисоветских убеждений перешел на сторону немцев, чтобы вместе с ними вести борьбу против советской власти». На допросе 28 июня 1945 года заявил и Буняченко: «Исключение из партии, несогласие с политикой коллективизации, осуждение в 1942 г. [меня] к расстрелу <…> вызвали у меня враждебное отношение к советской власти и толкнули на добровольное вступление в РОА». Ни в одном протоколе допроса Буняченко не содержится даже намека на участие 1-й пехотной дивизии власовской армии в Пражском восстании 5–8 мая 1945 года, как будто его и не было.
У нас пока нет прямых доказательств применения пыток по отношению к подследственным. Кроме того, по отношению к Ивану Благовещенскому, Георгию Жиленкову, Владимиру Корбукову и Николаю Шатову подобные методы воздействия, вероятно, и не требовались. Однако ряд косвенных указаний на возможные физические истязания отдельных подследственных в лучших традициях «органов» в материалах следствия содержится. К ним относятся: фраза Абакумова в письме на имя Сталина, Берии и Молотова о том, что на некоторые вопросы Власов «пока отвечает» отрицательно; зафиксированные в протоколе допроса Буняченко требования следователя «говорить правду»; огромные несоответствия между временными рамками допросов и объемом содержания протокола и т. д.
Следователи
Давайте взглянем и на тех, кто «работал» с подельниками Власова до судебного «процесса».
Один из активных следователей, начальник отделения следственного отдела ГУКР СМЕРШ (позднее, на ноябрь 1952 года – заместитель начальника следственной части по особо важным делам МГБ СССР) полковник В. А. Соколов, допрашивавший Закутного, Малышкина, Жиленкова, в июне 1954 года в возрасте 53 лет был уволен в отставку. Читатель может быть уверен, что на пенсии он не голодал и не сильно нуждался. В тот момент проходила активная чистка органов госбезопасности от скомпрометировавших себя ставленников Абакумова, расстрелянного 19 декабря 1954 года, а также от тех, кто непосредственно инициировал пытки и истязания, здорово «переусердствовав» на службе.
В 2001 году московский историк Борис Соколов опубликовал материалы, из которых явствует – следователь Соколов участвовал в жестоких пытках по другим следственным делам. Нет слов, принципиальные ревнители закона и правопорядка работали с власовцами, из которых кто-то храбро рискнул заявить, что большевики довели русский народ до полной деградации. Кстати, вместе с Абакумовым были расстреляны генерал-майор А. Г. Леонов, не менее 100 часов допрашивавший Власова, и В. И. Комаров. Не тот ли это следователь капитан госбезопасности Комаров, который в 1946 году вел дело Николая Шатова? Мера преступлений, ранее совершенных этими адептами сталинского следствия, превысила все мыслимые пределы даже в глазах представителей хрущевско-маленковской партноменклатуры.
В возрасте 47 лет был уволен в отставку из органов КГБ СССР А. А. Коваленко (в 1945–1946 годах старший оперуполномоченный ГУКР СМЕРШ и 3-го Главного управления МГБ СССР), в ходе предварительного следствия готовивший к процессу Малышкина, Трухина и др. Отставка находившегося в расцвете лет Коваленко тоже совпала с периодом чистки органов госбезопасности в рамках хрущевской десталинизации. Наверное, «вычистили» за такое прошлое, с которым оставлять на службе не представлялось возможным.
Таким образом, работа следователей, среди которых были лица, позднее признанные виновными в применении в своей практике пыток, и даже осужденные в судебном порядке «за грубые нарушения социалистической законности», полностью разрушает представления о правовом характере так называемого предварительного следствия по «делу» генералов и старших офицеров власовской армии 1945–1946 годов.
Процесс
Мы можем лишь предполагать, какие цели преследовало столь длинное «предварительное следствие». Во-первых, подготовку и проведение открытого процесса в Октябрьском зале Дома Союзов в Москве. Абакумов в письме от 28 марта 1946 года на имя Сталина и Жданова предложил допустить на открытый процесс по делу Власова «ограниченный круг лиц из числа командного состава Вооруженных Сил СССР по специальному списку», вероятно, в воспитательно-профилактических целях. Во-вторых, отслеживание возможных сохранившихся связей власовцев в армии. В-третьих, проведение оперативно-разыскных мероприятий на материалах предварительного следствия и пресечение активизации власовских кадров в американской и британской оккупационных зонах при возможном военном конфликте с союзниками.
Процесс в Доме Союзов не имел возмездного значения, повесить А.А. Власова и его подельников могли и без него. Однако суд над пятью генералами, пятью полковниками и одним подполковником Красной армии должен был сыграть воспитательную роль и послужить назиданием «ограниченному кругу лиц» из числа приглашенных «по особому списку». Вполне вероятно, что в числе «приглашенных» оказались бы некоторые бывшие друзья и знакомые подсудимых по довоенной службе в РККА. Еще в марте 1946 года. Абакумов предложил Сталину всех участников процесса осудить к смертной казни на основании пункта 1 указа президиума Верховного Совета Союза ССР от 19 апреля 1943 года и «привести приговор в исполнение в условиях тюрьмы». Инсценировка процесса разрабатывалась тщательно, необходимые восемь «свидетелей», по заключению Абакумова, были «подготовлены». Очередной судебный спектакль должен был начаться 12 апреля 1946 года, но в запланированном виде он так и не состоялся.
Крайне любопытное свидетельство опубликовал в 1981 году в США участник Великой Отечественной войны генерал-майор Советской армии и известный диссидент Петр Григоренко, хорошо знавший по довоенной учебе в Академии Генерального штаба двух власовцев: генерал-майора Федора Трухина и полковника Андрея Нерянина. В 1959 году в одном из санаториев Григоренко разговорился за столом с соседом, и тот признался, что принимал участие в подготовке процесса 30 июля – 1 августа 1946 года. Собеседник Григоренко подтвердил использование в ходе предварительного следствия некоторых бывших сослуживцев власовцев по РККА, уговаривавших наиболее упорных не декларировать на суде собственных политических взглядов и тем более не делать никаких политических заявлений.
Он же подтвердил применение пыток к отдельным власовцам, а также готовность Власова и Трухина назвать Сталина на суде тираном. Некоторые из подследственных не желали считать себя изменниками родины, продолжая настаивать только на борьбе со сталинским режимом. Необычное свидетельство Григоренко частично подтвердил в разговоре с автором летом 1994 года один из специалистов. Известно, что в коллекцию архивно- следственных материалов по делу Власова и других лиц не попали так называемые материалы оперативного ведения следствия. К ним относились пленки с записью прослушивания камер и бесед, которые «доверительно» вели с власовцами их бывшие сослуживцы, отчеты об этих беседах, показания подсадных оперативных работников, инструкции на беседы и т. п. Не меньшую ценность могли бы представлять акты медицинских экспертиз и обследований подследственных. Однако вообще сохранились ли такие документы с 1945–1946 годов, неизвестно. Главным препятствием, помешавшим провести открытый процесс в Октябрьском зале Дома союзов, по выражению Абакумова, стало поведение «некоторых подследственных». Опасаясь изложения подсудимыми на открытом процессе антисоветских взглядов, «которые объективно могут совпадать с настроениями определенной части населения, недовольной советской властью», генерал-полковники Виктор Абакумов и Василий Ульрих обратились 26 апреля 1946 года к Сталину с просьбой «дело предателей <…> заслушать в закрытом судебном заседании <…> без участия сторон».
Ульрих, допуская возможность политических антисталинских заявлений со стороны отдельных подсудимых, попытался избежать участия в непредсказуемом по своему ходу спектакле. Любые демонстрации и выпады власовцев в адрес Сталина или советской власти могли кончиться для председательствующего весьма плачевно. За свою карьеру Ульрих «судил» по большей части мнимых врагов советской власти, но на этот раз совершенно исключать неприятности было нельзя, поэтому он предложил вместо себя на должность председательствующего генерал-майора юстиции Ф. Ф. Каравайкова. Тем не менее Сталин не принял демарша, и председательствующим остался Ульрих – фигура в советской юстиции 1920–1940-х годов столь же знаковая, сколь и одиозная. Кстати, Ульрих за преступления по должности тоже был в конце концов арестован и умер под стражей.
Мы никогда не узнаем с точностью, благодаря кому из подследственных 12 апреля 1946 года не состоялся открытый процесс над руководителями власовского движения. Но с большой долей уверенности можно представить в их числе наиболее убежденных: Андрея Власова, Сергея Буняченко, Василия Малышкина, Виктора Мальцева, Михаила Меандрова и Федора Трухина.
Обвинительное заключение
Окончательное решение о сроках, форме процесса и мерах наказания принимал лично Иосиф Сталин. 23 июля 1946 года вопрос обсуждался на заседании политбюро ЦК ВКП(б). Политбюро вынесло следующее решение: двенадцать власовцев судить присутствием ВК ВС СССР в закрытом заседании, без участия сторон, всех осудить к смертной казни через повешение и повесить в условиях тюрьмы, ход судебного разбирательства в печати не освещать, ограничившись кратким сообщением после исполнения приговора.
Особые меры секретности, обсуждение вопроса на уровне политбюро ЦК ВКП(б), отказ от состязательности сторон даже в рамках сталинского уголовного процесса, предрешенный для всех обвиняемых приговор безусловно доказывают бесспорный факт – суд над руководителями власовского движения был политическим процессом, на котором судили за конкретные действия, направленные против партии и советского государства. И только с такой позиции его правомерно оценивать. Обвинительное заключение по делу министр госбезопасности СССР генерал-полковник Виктор Абакумов утвердил 27 июля 1946 года, и лишь после него это сделал и. о. главного военного прокурора, чье имя так и осталось неизвестным.
ВК ВС СССР под председательством генерал-полковника юстиции Ульриха в составе генерал-майора юстиции Ф. Ф. Каравайкова и полковника юстиции Г. Н. Данилова провела в заседаниях по процессу не менее 15 часов, а так называемый «протокол процесса», опубликованный в 1990 году, уместился всего на 38 страницах машинописного текста. Таким образом, мы вновь имеем дело не со стенограммой, а лишь с протоколом, в котором ход процесса интерпретировался двумя секретарями коллегии – М. С. Почиталиным и А. С. Мазуром.
На процесс МГБ СССР вывело двенадцать руководителей власовского движения и старших офицеров ВС КОНР: Андрея Власова, Ивана Благовещенского, Дмитрия Закутного, Василия Малышкина, Федора Трухина, Георгия Жиленкова, Сергея Буняченко, Григория Зверева, Виктора Мальцева, Михаила Меандрова, Владимира Корбукова и Николая Шатова. Власовцам инкриминировались действия, ответственность за которые предусматривалась рядом статей УК РСФСР 1926 года: 58-1 «б» («Измена Родине в качестве перехода на сторону врага, совершенная военнослужащим»), 58-8 («Организация в контрреволюционных целях терактов, направленных против представителей Советской власти»), 58-9 («Организация в контрреволюционных целях разрушения или повреждения взрывом, поджогом... железнодорожных путей, средств связи, водопроводов»), 58-10 ч. 2 («Пропаганда или агитация, содержащая призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти...»), 58-11 («Организованное совершение вышеперечисленных преступлений»).
Судебное заседание началось 30 июля в 12.05. 31 июля в 19.08 «суд удалился на совещание». Приговор был объявлен 1 августа в 02.02, его предварительное обсуждение заняло по протоколу 6 часов (!). Остается лишь гадать, о чем «совещались» Ульрих, Каравайков и Данилов, если приговор был заранее вынесен 23 июля на заседании политбюро?
Протокол представляет собой лишь краткую и схематичную запись процесса в интерпретации секретарей ВК ВС СССР и поэтому не может служить достоверным источником. Однако очень возможно, что в нем отразились некоторые реальные события, происшедшие в ходе судебных заседаний 30–31 июля. Очевидно, с помощью протокола можно восстановить некоторые детали поведения отдельных подсудимых.
Иван Благовещенский пытался любой ценой доказать членам коллегии собственное разочарование во власовском движении еще до создания КОНР, надеясь тем самым облегчить собственную участь. Известно, что он добровольно явился к представителям советских репатриационных органов, но для Ульриха такая мелочь не представляла никакого значения. Благовещенский все-таки был обвинен в бегстве за зональную границу с целью вступить в переговоры по предоставлению власовцам политического убежища. Григорию Звереву судьи инкриминировали членство в КОНР, хотя в действительности членом КОНР Зверев никогда не был. Задним числом Власов признал погибшего генерал-майора Михаила Шаповалова «агентом немецкой разведки», хотя никакими доказательствами, кроме устных показаний, это обвинение не подкреплялось.
Совершенно фантастическими выглядят «показания» Власова, оценивающие степень вовлеченности власовцев в разных мероприятиях КОНР лишь в 5% и относящие остальные 95% участия на «сторону немцев». В дневном заседании 30 июля Василий Малышкин мотивировал собственное участие во власовском движении «антисоветскими убеждениями», однако уже утром 31 июля изменил показания и заявил, что «сдался в плен из-за трусости».
Мы знаем, что Малышкин был взят в плен немецким патрулем во время ночевки у костра 24 октября 1941 года при попытке выбраться к своим из вяземского «котла». Можно лишь догадываться, какие угрозы или пытки были применены к Малышкину в ночь с 30 на 31 июля, заставившие его изменить первоначальные показания на те, который желал услышать Ульрих. Малышкин же «признался» в редактировании Пражского манифеста 1944 года, хотя никакого отношения на самом деле он к этому не имел. Также 31 июля под прямым давлением Ульриха отказался от первоначальных высказываний по поводу неприятия сталинского режима Михаил Меандров, хотя его антисталинские высказывания вообще в протокол не вошли, поэтому непонятно, что вызвало раздражение председательствующего.
Приговор
Методичные перечисления власовцами собственных «преступных действий» («Я редактировал манифест», «Я заявил американцам, что репатриироваться не желаю и что живым в руки Советам не дамся», «Я сдался в плен по трусости», «Я подписывал это письмо как советский генерал», «Я написал ряд клеветнических документов о послевоенной политике ВКП(б) и Советского правительства», «Я признаю, что Комитет освобождения народов России по существу является сбродом бандитов и ярых антисоветчиков» и т. п.), из которых зачастую состоят целые текстовые отрывки судебной записи, производят впечатление запротоколированных фраз, вырванных из общего контекста речи подсудимых.
Содержание многих показаний власовцев, предоставленных членам коллегии в ходе заседаний 30–31 июля, выглядит бессвязным, построение отдельных фраз не имеет внутренней логики, последующие предложения в рамках одного речевого монолога никак не связаны с предыдущими. (Например: «Моя контрразведка была связана с штабом Кестринга, с представителями СС в лице Фосса. После издания манифеста мы приступили к формированию дивизий» и т. д.). С другой стороны, КОНР признавался власовцами организацией, созданной не для борьбы против русского народа или России, а только для свержения советской власти вооруженным путем.
Собственную руководящую роль в антисталинской деятельности и во власовском движения твердо признавали Георгий Жиленков и Виктор Мальцев, но при этом столь же решительно они отрицали какую-либо принадлежность к гестапо, считая себя лишь политическими противниками советской власти. Бывший, по собственному признанию, «активным контрреволюционным работником» Виктор Мальцев в последнем слове выразил сожаление, что умирает без толку (видимо, сетуя на то, что не может забрать с собой в могилу членов президиума).
Протокол судебных заседаний 30–31 июля в изобилии пестрит знакомыми определениями сталинского судопроизводства, без которых не обходился ни один открытый процесс 1936–1938 годов: «кислый интеллигент», «гадость, мерзость, гнусность падения», «логово зверя», «фашистское болото», «гнуснейший предатель», но и среди них отчетливо просматривается стремление власовцев подчеркнуть свою борьбу только против «партии», «советского и государственного общественного строя», «советского правительства». Таким образом, содержание протокола действительно опирается в некотором смысле на часть подлинных показаний и высказываний руководителей власовского движения, сделанных в ходе судебных заседаний. Однако составлялся и редактировался он уже после процесса для предъявления членам политбюро ЦК ВКП (б) в том виде, в котором они бы хотели его прочесть.
1 августа 1946 года в 2 часа 2 минуты ночи генерал-полковник юстиции Василий Ульрих начал оглашение приговора, продолжавшееся 22 минуты. В соответствии с решением политбюро ЦК ВКП(б) от 23 июля все обвиняемые лишались воинских званий и приговаривались «по совокупности преступлений» к смертной казни через повешение, с конфискацией лично принадлежащего имущества. В ту же ночь А. А. Власов, Г. Н. Жиленков, В. Ф. Малышкин, Ф. И. Трухин, И. А. Благовещенский, Д. Е. Закутный, М. А. Меандров, В. И. Мальцев, С. К. Буняченко, Г. А. Зверев, В. Д. Корбуков и Н. С. Шатов были повешены во дворе Бутырской тюрьмы.
