«Вы меня не списывайте»

Специальный корреспондент “Ъ” Андрей Колесников встретился с Евгением Плющенко сразу после того, как российский фигурист стал серебряным призером Олимпийских игр в Ванкувере.

После совместного просмотра повтора произвольной программы спецкор “Ъ” понял, что со своим вторым местом Евгений Плющенко ни за что не смирится — пока не завоюет первое.

Евгений Плющенко через пару часов после поражения — а второе место на Олимпиаде он, конечно, считал и всегда будет считать поражением, и поражением незаслуженным — сидел в «Боско-спейс» в Русском доме и смотрел на большом экране, как катается американец Эван Лайсачек, который только что выиграл у него.

— Нет, это не мужское катание! — в который уже раз повторял Евгений Плющенко.— Вернулись на 25 лет назад! Мужское — это четверные прыжки... Да, красиво катается... Но не великий... Средний... Да у него прыжки, оказывается, не чистые! Недокруты есть! О, на тройном акселе была ошибка только что!

— Вам нравится новая система судейства? — спросил я его.

Пять минут назад он отказался общаться с журналистами, потом все-таки согласился. Прошло совсем немного времени после выступления, и его просто колотило. На награждении он, поднимаясь на свое второе место, как будто случайно вскочил на первое и постоял там несколько мгновений, оглянувшись по сторонам. Вы видели, это и есть мое место, как будто давал он понять нам всем.

А нам и так было ясно. Может, мы, сидящие в зале, чего-то не замечали, каких-то его неточностей, но мы видели, что это была его Олимпиада и его золото. Он заслужил его своим возвращением, одним тем, как он рискнул. Я уж точно не Плющенко, но это меня, как и остальных людей в российской олимпийской форме, после соревнований по дороге со стадиона утешали, хлопали по плечу десятки канадцев... Я видел плакавших.

— Новая система судейства? — переспросил он.— Издеваешься, что ли? Или так, просто чтобы вопрос задать?

— Нет, не издеваюсь. Хочу понять: как вы считаете, у нее есть будущее? Вам-то она будущее испортила. Я уж не говорю про настоящее.

— Я не знаю... Если это нужно фигурному катанию... Им правит сейчас уж точно не Российская Федерация. А вообще, мне трудно судить...

— Вам не надо судить. Это вас сегодня судили.

— И вот я не увидел поддержки после короткой программы! Когда человек прыгает четверной прыжок, а в противовес идет человек с тройным и им обоим ставят одинаковые баллы, это уже неправильно! Такая система несовершенна, она недоработана... Если фигурному катанию еще что-то надо, оно эту систему доработает.

— А вы...

— Я еще хочу сказать, что олимпийский чемпион в мужском катании, который не умеет прыгать четверной прыжок... Который просто не умеет!

— Даже если захочет, не прыгнет?

— Да он на соревнованиях ни разу не прыгнул!

— А на тренировках?

— И на тренировках не прыгает! Мы это знаем! Как он может быть олимпийским чемпионом?! Это уже не мужское одиночное катание! Сейчас женщины прыгают три с половиной оборота! Да, они не прыгают четверных, хотя некоторые на тренировках прыгают. Это будущее фигурного катания! А мы в мужском идем назад!

— Вы думаете...

— А вы знаете, что Лайсачека спросили на пресс-конференции, что он думает по поводу четверного прыжка? И что он сказал? Он сказал, что они не нужны! Что у нас другие компоненты, что у нас транзишны… сраные, извините за выражение... Так давайте разделим: мужское фигурное катание и мужское катание «танцы на льду»! И пусть будет два комплекта медалей! Пожалуйста, катайтесь, делайте транзишны! Некоторым нравится, что при этой системе мы стали больше внимания уделять вращениям, больше внимания уделять дорожкам... Транзишн... Здорово! Давайте!

Он посматривал на большой экран, по которому его фигурное катание показывали три на три метра с помощью кинопроектора, и фигуры спортсменов были в натуральную величину. Он говорил как будто со мной, а на самом деле вращался и делал перебежки вместе с ними. Мне кажется, ему нельзя было сейчас смотреть. Это было, без преувеличения, похоже на самоубийство. То, что он сейчас делал, был самый страшный изо всех видов мазохизма. Он смотрел, как он проигрывает. Вообще-то это выше сил нормального человека. Можно было попросить выключить экран. Нужно было попросить.

Но это был не его случай. Нормальные люди не возвращаются в спорт после трехлетнего перерыва, когда достигли в нем всего, о чем мечтали. Но оказалось, что он и продолжает мечтать. Это был большой сюрприз для всех. Почти никто не верил. Думаю, он сам не верил.

Но он вернулся. Выиграл московский этап мирового Гран-при, чемпионат Европы. Приехал на Олимпиаду. Он ведь почти выиграл и ее. Прыгнул четверной. Но оказалось, что его четверной не нужен тому фигурному катанию, которое жило без него три этих года. Так же, как, похоже, и он сам. Он в нем, кажется, лишний сейчас. Он мешает этому фигурному катанию. Оно только-только решило, куда развивается: транзишн, дорожки, вращения... А тут вдруг опять возникает он со своим четверным, который никому, кроме него, и не дается. Без Плющенко им всем было спокойней. Они думали, что так уже и будет всегда.

— Одна судья из Российской Федерации после моей короткой программы, когда еще не поставили оценки, сказала — она сидела немного ниже меня, и я хорошо слышал,— что Дайсуке Такахаси обыграл меня. То есть еще когда не поставили оценки! Но он не обыграл. Не обыграл. А люди были уверены, что обыграет. Без четверного прыжка.

— То есть,— сказал я,— вам не понравилось то фигурное катание, в которое вы вернулись.

— Да это бред полный, а не фигурное катание! Не мужское фигурное катание! Я почему сегодня не стал рисковать и не пошел на два четверных? Люди, которые выступали до меня, они не прыгнули четверной. То есть мне надо было сделать то же, что они делали — два тройных акселя, два тройных лутца — плюс четверной прыжок, который дает огромное преимущество. По транзишну я, может, и проиграю, но по технике я обыгрываю по всем этим позициям... Если у него четвертый уровень вращения, то и у меня четвертый уровень вращения. Кто-то там сказал, что я не прыгнул четыре-три-два... Да, и два четверных не прыгнул. Потому что прыгай не прыгай, а они нашли бы, откуда баллы срезать! Откуда-нибудь да срезали бы! Это было видно уже после короткой программы. Не могло быть там только тридцать пять сотых разрыва! Не могло! Там были реальных три балла разрыв между первым и вторым местом!

Скорее всего, завтра он будет говорить по-другому. Может, завтра он вообще не будет говорить. Но сегодня он говорил так и не мог остановиться. Весь его гигантский опыт долготерпения оказался ничтожным на фоне его второго места. Сегодня он не хотел и не мог быть великодушным и снисходительным ни к кому. Сегодня он называл вещи их именами.

— А что, разве в Турине была другая система? — осторожно спросил я его.

Дело в том, что в Турине он ведь выиграл.

— Да нет,— поморщился он,— в Турине была та же самая, но она только начиналась...

Между тем вопрос заставил его задуматься. Надо ведь было объяснить, почему система, от которой теперь он не оставлял камня на камне, позволила ему выиграть.

— Мы там делали совершенно другими шаги...— медленно говорил он.— Совершенно другими — вращения. Если сравнить ту программу и сегодняшнюю, то сегодняшняя гораздо лучше. Я, кстати, смотрел перед отъездом сюда туринскую программу, и я смеялся, потому что когда делал волчок, например, то сидел вот в таком положении (показываем рукой диагональ.— А. К.)... Шагов там вообще не было, хотя мне ставили четвертый уровень... Так что система хорошая, только недоработанная... За сложные прыжки надо добавлять больше, потому что... потому что… это оборотные прыжки!

Он быстро поменял свое отношение к системе судейства, но ему все можно было в этот вечер. Мне хочется написать, что победителей не судят и что я считаю его победителем, потому что он вернулся оттуда, откуда не возвращаются, и вернулся туда, куда не возвращаются. Но я видел его больные, усталые от проигрыша глаза и понимал, что он сейчас не победитель. Он сейчас проиграл, и одну из самых крупных ставок, которые делал в своей жизни. И я думал, что такие, как он, на этом не останавливаются.

— Не хотите оставаться в таком фигурном катании? — спросил я.— Или надо все-таки сначала доказать, что правы вы, когда вернулись, а не они, когда не приняли вас? Ну, вы же будете доказывать? Вы же не уйдете. Хотя вряд ли будете подавать какой-нибудь протест на этой Олимпиаде.

— Да я не должен за себя бороться. За канадцев борются? Борются! За японцев борются? Борются! А за китайцев?! За китайцев тоже борются! И у нас тоже есть кому бороться. Это должен быть новый человек, такой, который прошел фигурное катание. Именно катался. Кто это?.. Есть такая кандидатура. Антон Сихарулидзе. Он будет бороться.

— А ему хватит авторитета иметь дело с чиновниками, работать с судьями?

— А вы хотите сказать, что достаточно авторитета у других людей, которые сейчас показали себя? Ну вот и все, я ответил на ваш вопрос... А то в нашей стране происходит все так: не верят-не верят, а потом — о, мы же все это время были рядом! У нас и бумаги соответствующие есть...

— Послушайте, а что если вы и в самом деле уйдете...— сказал я.

— Та-а-а-к! — произнес он.

— Чемпионат мира скоро...

— Какой?

— По фигурному катанию...

— Да,— засмеялся он,— в марте.

— Ну надо же участвовать! Надо же им всем до конца все растолковать!

— Да вы что?! — веселился он.

И я понял, что его участие в чемпионате мира — у нас в кармане.

— А зачем? — спросил он.— А с другой стороны — зачем?

Он просто хотел услышать это от меня.

— Чтобы они поняли, что не туда идут с их фигурным катанием, которому уже больше не нужны четверные прыжки — те, которые по-прежнему больше всего нужны болельщикам.

— Может, и буду,— ответил он.— В фигурном катании всегда правила одна страна. Телетрансляции, шоу... И Америке нужны новые имена. Им нужно на ком-то делать деньги. Нужны новые имена... Да, я не исключаю, что буду кататься на чемпионате мира.

— А в Сочи выступите?

— В Сочи? — он опять засмеялся.— Надо дожить.

То есть он и Сочи не исключает! Он будет выступать на Олимпиадах, пока не выиграет еще одно золото. Он никому ничего не простит. Он не может уйти вторым. Вообще-то жить в таком состоянии опасно.

— Я вам вот что хочу сказать про этого спортсмена, который выиграл...— продолжил Плющенко.— Это не хай-класс!

Он это уже говорил, но готов был повторять, я уверен, весь вечер. Главное, чтобы не повторял всю жизнь.

Тут стали показывать его собственное выступление.

— Вы еще не видели со стороны? — спросил я.

— Нет, как раз хочу посмотреть. Вы что-то еще хотели спросить? — рассеянно сказал он, с головой уйдя в экран.

— Да.

— Да-а?! Ну давайте.

— Вы верили, что сможете вернуться?

Я думал, он не услышал.

— Пятьдесят на пятьдесят,— повернулся он ко мне.

— И был смысл? Почему вернулись?

— Жена убедила,— пожал он плечами.

Яна Рудковская сидела за соседним столом и честно дожидалась, пока ее муж покончит с журналистами. Я думаю, ей самой хотелось с нами покончить. Но она держалась.

— Я очень рад своему возвращению,— сказал он, глядя на себя.— Я очень хорошо откатался. Все было достойно.

— Нас, наверное, убьют вот этими вот показами! — я услышал голос подходящего Алексея Мишина.

— Вас-то что убьют? — засмеялся Плющенко.— Это меня убьют.

— Убьют. Это тяжело смотреть,— сказал тренер.

— Вот лутц... да, здесь был у меня вывал... здесь был вывал... Но смотрите, я катался сегодня очень неплохо... очень достойно... с эмоциями...— убеждал он себя, глядя на экран.

— Вы-то как себя чувствуете? — спросил я тренера.

— Как? — переспросил он.— Двойственные ощущения. Знаете, что такое двойственные ощущения? Когда теща на твоем «Жигуле» летит в обрыв. Вот что такое двойственные ощущения. И я их испытываю.

— И смотрите,— перебил его Плющенко,— я сегодня доехал вообще очень спокойно...

— А вы можете прыгнуть пятерной? — спросил я.

— Я? Я — нет,— сказал он.

— Даже если только с ним можно будет выиграть на Олимпиаде в Сочи? Если представить, что фигурное катание опять изменится в лучшую сторону.

— Я не прыгну,— повторил он.

— А четыре с половиной?

— Нет,— коротко ответил он.

Он по-прежнему мучительно вглядывался в экран.

— А, вот ошибка одна,— поморщился он.— Вылетел неровно. Но это не ошибка! Просто плюс не поставят, и все...

— А кто-то прыгнет пятерной? — спросил я.

— Кто-то — да. Конечно. Но не скоро. Сначала надо освоить семь четверных. Потом каскад четверных... Но такие люди будут рождаться.

— Вы изменились за последние четыре года?

— Да. У меня по-другому стала работать голова. Если я даже нервничаю, я знаю, как нужно работать... Ну вот, закончилось… Смотри, как американец радуется! А все спортсмены сидят, я вижу, смотрят... Мне все спортсмены сказали, что я выиграл. А что толку? А что толку? Я и сам знаю это. А что толку?! Он не лучший спортсмен! Вот лучший был Элвис Стойко, Алексей Урманов, Тодд Элдридж, Алексей Ягудин... Вот это высшие спортсмены были...

— Евгений Плющенко! — добавил кто-то из-за соседнего стола.

— Плющенко еще остался,— резко сказал он.

— Не-не, конечно, остался...— испуганно ответили ему.

— Вы меня не списывайте,— добавил он.

Или попросил.